В поисках кайфа - Евгений Кремнёв

…Они лежат на разложенном диване. Адам, оторвавшись от ласк, тянется к тумбочке за презервативом.

– Сегодня можно в меня, – останавливает его Олечка интимным шепотом.

– Точно?.

– У-гу. Хочу чувствовать тебя еще ближе…

Она впускает его в себя.

Адам над ней, улыбается. Потом откидывает прядь с уха. Огромные глаза Олечки становятся еще больше.

– Что это!? – вскрикивает она и делает попытку высвободиться. Но Адам, схватив ее руки, распинает на диване. – Это называется «полюбите нас черненькими». Я – сайман!

Он наваливается на нее всем телом.

…Олечка, недвижимая, лежит на диване, Адам, с сигаретой, – на кресле рядом. Он наблюдает как ее уши растут, острятся и покрываются щетиной.

Очнувшись, подружка сползает с дивана, припадает к его ногам и лобызает их.

– Теперь уходи, – говорит он. – Ты знаешь, что тебе делать.

…В гулком кафельном морге двое людей – один в белом халате, другой в брезентовом переднике – стоят над обнаженной женщиной, лежащей на цинковом столе.

– Ну что, будем смотреть, Васильич? – говорит тот, что в халате: помоложе и с бородкой-эспаньолкой.

– Будем, – отвечает второй – постарше, сутулый и с длинными руками. Он вглядывается в труп с черным обожженным ртом. – Ну что, очевидный суицид… казалось бы…

– Почему: казалось бы? По мне – действительно: очевидный, – говорит бородатый.

– А по мне: так – нет.

– Это почему же, Васильич?

– А потому, Лешенька, что в кабинетах поменьше сидеть надо. Ты внимательно посмотри на ее рот.

Бородатый пропускает колкость мимо ушей и, склонив голову набок, вглядывается. – И что? Рот как рот. Вполне обожженый рот. Ничем не выдающийся.

– Э-э, а сколько у тебя трупов с такими отравленями было?

– Да не помню я, Васильич. Несколько – было.

– Вот именно – несколько. А где потеки вокруг рта? А? Они просто обязаны быть. А тут, ощущение, что эта дама пила кислоту, как сухое вино, не торопясь и мелкими глоточками, боясь попортить нарядную кофточку. А потом аккуратно поставила посудинку и легла и померла. А? – Васильич вопросительно смотрит на бородатого. – Соображаете, Лешенька?

– Ну может это и несколько странно, но объяснимо. Скажем у нее было очень мало кислоты, и к тому моменту как склянка должна была выпасть из рук, она уже была пуста.

– А болевой шок? Нелогично, Лешенька. Посмотри на ее рот. Вернее, на ее губы. Их почти нет. Это сколько же милилитров надо выпить, а? Нелогично, Лешенька, нет. Признай.

Бородатый озабоченно задумывается. – И что тогда? Криминальный труп, что ли? Кто-то залил ей кислоту насильно. Знаете, как в «Андрее Рублеве» свинец Никулину заливали?

– Не знаю, как там Никулину заливали, но тут что-то не так. Ладно, будем смотреть дальше. Кстати признаков изнасилования не наблюдается?

Они смотрят друг на друга, потом на живот женщины, опушенный черной курчавостью.

– Ну что ж, взглянем. – Длиннорукий склоняется над черными зарослями лобка, раздвигает плоть и через несколько секунд озадаченно разгибается. – Она девственница, Леша. Самая настоящая.

– Да? – поднимает брови бородатый. – Сколько ей лет, интересно.

Они вглядываются в лицо женщины.

– Я, думаю, не меньше тридцати, – говорит бородатый.

– Да. Морщинки вокруг рта… Примерно так, – соглашается длиннорукий.

– Если мысленно добавить ей губы и.., – бородатый склоняется и поднимает ей веко, – то получим очень даже привлекательную голубоглазую брюнетку. Которая целочка в тридцать лет, и которая пьет серную кислоту как сухое вино.

– Ну, не утрируй, не утрируй, юморист. Откуда ее привезли? Из квартиры? – спрашивает длиннорукий.

– Да нет, Васильич. Ее нашли на улице. Точнее, во дворе частного дома на Понизовского. Хозяйка дома вообще утверждает, что она ночью к ним в окно стучалась вот в таком виде. С таким вот ртом. Перепугала до икотки. Это ее соседка.

– Да? Странная история. А дамочка что, из тех, что принцев до последнего ждут? – спрашивает сам себя Васильич.

– А принц приходит и поит кислотой, – дополняет бородатый.

– Не романтик, ты, Лешенька…

Узкий коридор Дворца культуры офицеров, с дверями гримерных по бокам, забит разряженной молодежью.

Жорика Адам находит у входа на сцену. Угрожающе нависнув, тот что-то доказывает девице в купальнике.

Адам пробивается к нему.

Лицо Жорика красное от гнева. – Я тебя последний раз спрашиваю: «бюз» снимешь?

Девица, глядя в пол, отрицательно качает головой.

Жорик вертит по сторонам пунцовым лицом, призывая в свидетели гудящую толпу. – Ты что, не понимаешь? Люди деньги заплатили!

– Не сниму, – упрямится девица, не поднимая глаз. Кажется, она готова разреветься.

– Ну ты ду-ура! А зачем соглашалась раздеваться?

Девушка пускает слезу. – Я боюсь!

– Чего боишься!? – кричит Жорик.

Жора! – кричат из другого конца коридора и, расталкивая толпу, к Жорику прорывается длинноносый с красными глазками.

– Жорик, чего мозг сушишь! Хоть одну сиську кто-нибудь покажет? Уже башли назад требуют!

Из зала доносится подтверждающий свист, кричат. – Козлы! Секс давай!

– Ну! – скрипит зубами носатый.

– Хрен с ними! Кто будет залупаться, деньги ворачивай!

Носатый сжимает губы в узкую ниточку. – Ну, Жорик! Чтобы я когда-нибудь с тобой еще раз связался!..

Он мерит девушку уничтожающим взглядом. – Понабрали тут мокрощелок!

– Ну, ты же сам видишь, – разводит руками Жорик. – Что с нее, дуры, взять!

– Да сосали бы вы все! – носатый разворачивается и, работая локтями, ввинчивается в карнавальную толпу.

… – Идиоты! Не с кем дела сделать! – Жорик мечется по гримерной, как броуновская частица, махая руками. – Что за город! Что за необязательность! Один напился, у другого бабушка при смерти, третьей мама раздеваться не велит! Я – херею!

Адам курит, оседлав стул. – Жорик хватит стонать.

– Хватит, хватит! Сейчас Слон кассу принесет. Посчитаем – может плакать придеться.

– Выкрутишься. Первый раз что-ли.

Жорик перестает носиться и усаживается на подоконник. – Если нечем будет заплатить ребятам из атлетклуба, это будет коррида.

– Ну, навалят люлей немного, – меланхолически отмечает Адам, – в первый раз, что-ли.

– Кончай ты подкалывать!

Адам достает спичечный коробок. – Дунуть хочешь? – он раскрывает его и выбивает маслянисто-черный брикет, прилипший ко дну.

– Никого себе! – Жорик берет брикет, нюхает и закрывает глаза. – Духанище – бздец!

– Это продается, – говорит Адам с улыбочкой.

– Да? И какая цифра?

– Дешево.

– Мозги не пудри!

– Триста.

– Ты че в общество милосердия записался?

– Тогда – штука.

– Не-не-не! – машет Жорик руками и спрыгивает с подоконника. – Все, я – беру!

– Может, дунем на пробу, Рокфеллер!

– Здесь? – Жорик задумывается на секунду. – У оркестровой ямы есть очкур подходящий. Давай там.

Дверь открывается, и в гримерную входит круглый, как пузырь, с толстыми линзами на носу, Слон. В руках он держит по полиэтиленовому пакету внушительных размеров, набитых ассигнациями и мелочью.

– Привет!? – говорит он и вопросительно смотрит на Жорика.

Жорик накидывает крючок на дверь и вытаскивает на середину стол, стоявший в углу. – Вываливай!

Слон откашливается и косо глядит на Адама.

Жорик ловит его взгляд.

– Ты чего! Коммерческой тайной озабочен, что ли? Это – свои. Бабки вываливай!

… – Итак – пролет: без пяти рублей штука. Три четыреста пятьдесят минус все дела – остается всего ничего. Пятьсот двадцать пять и плюс подоходный… еще и клоунам этим надо платить.

Слон, сняв очки, смотрит в раскрытый «дипломат» с деньгами, – Еще триста пятьдесят чтобы со «шкафами» из атлетклуба разбашляться, плюс…

– Да гори оно все синим пламенем! – Этим восклицанием Жорик подводит черту под финансовыми изысканиями Слона. – И так ясно, что пролет! Завтра разберемся! Адам забивай!

Адам разжимает ладонь с коробком. – Здесь?

– Народ рассосался? – спрашивает Жорик Слона.

– Я выходил из кассы – вахтерша уже дверь закрывала.

– А этот, как его? Ну, хромой?

– Электрик. Что ли?

– Ну! Вахтерша гундела: по дворцу, говорит, где-то шарится.

– Ладно. До вахтерши далеко, а хромой, наверное, уже сивки обпился. Храпит где-нибудь в оркестровой яме. Давай здесь.

– Как бы жена не вычислила, – озабоченно говорит Слон.

Жорик окидывает его очки-линзы саркастичным взглядом. – Кончай ты! За твоими фарами один хрен ни черта не видно!

…Жорику со Слоном хватает по одной затяжке. Они хватаются за головы. Как луковицы из грядки, вытягиваются мохнатые уши. Упав на колени, они по-собачьи смотрят на Адама.

– Ну, вот, – Адам поднимается, кидает брикет на стол и берет дипломат с деньгами. – Надеюсь вам хорошо, ребята? Угощайтесь еще. Угощайте друзей.